Очерки по теории сексуальности [litres] - Зигмунд Фрейд

* * *

К этому позволю себе добавить вот что. В последней фантазии Ганс сумел преодолеть то беспокойство, которое проистекало из кастрационного комплекса, причем томительное ожидание сменилось надеждами на лучшее. Да, пришел врач (водопроводчик и т. п.) и забрал пенис – но только для того, чтобы дать другой, больше прежнего. Что касается остального, наш маленький испытатель чуть преждевременно приобрел опыт, гласящий, что всякое знание частично и что на каждой ступени знания всегда остается некий налет разрешенных загадок.

Обсуждение

Далее предлагается исследование этих наблюдений над развитием и изменением фобии у пятилетнего мальчика, причем я намерен изучить указанные наблюдения с трех точек зрения: во‐первых, насколько они подтверждают мысли, высказанные мною в «Очерках по теории сексуальности» (1905); во‐вторых, в какой мере они облегчают нам понимание этой столь распространенной формы болезни; в‐третьих, возможно ли извлечь из указанных наблюдений сведения, полезные для прояснения душевной жизни ребенка и для критики наших нынешних задач воспитания.

I

У меня складывается впечатление, что картина сексуальной жизни ребенка, возникающая из наблюдений над маленьким Гансом, очень хорошо согласуется с той, какую я обрисовал, отталкиваясь от психоаналитических исследований взрослых, в своих «Очерках». Но прежде чем вдаваться в подробности этого взаимного дополнения, следует разъяснить два возражения, которые могут выдвинуть против моего стремления поступать указанным образом. Первое возражение гласит, что Ганса вряд ли можно назвать обычным ребенком: как видно из истории его болезни, он предрасположен к неврозу, то есть может считаться маленьким «дегенератом», а потому, стало быть, неуместно переносить наши умозаключения, верные для него, на здоровых детей. На данное возражение я отвечу позже, поскольку оно всего-навсего ограничивает ценность приведенных наблюдений, а не уничтожает ее целиком. Второе, более строгое возражение сводится к тому, что перед нами анализ состояния ребенка, выполненный его отцом, который приступил к работе, вдохновляясь моими теоретическими взглядами и разделяя мои предвзятости; следовательно, такой анализ заведомо лишен какой бы то ни было объективности. Иными словами, ребенок в высокой степени внушаем, уж тем более он подвластен влиянию отца; чтобы угодить последнему, он согласится на что угодно, в благодарность за то, что отец уделяет ему столько внимания. Выходит, все утверждения Ганса, будучи лишенными самостоятельности, применительно к идеям, фантазиям и сновидениям естественным образом оказываются наиболее желательными для отца, который фактически «подталкивает» сына к нужным ему высказываниям. Если коротко, вся эта история, по сути, обусловлена «внушением» и выделяется разве что тем, что у ребенка по сравнению со взрослым «внушаемость» раскрыть легче.

Поистине удивительно слышать подобное. Припоминаю, что двадцать два года назад, когда я начал вмешиваться в научные споры, старшее поколение неврологов и психиатров крайне снисходительно воспринимало рассуждения по поводу «внушения» и его влияния[188]. С того времени положение дел изменилось полностью: прежнее отрицание за минувшие десятилетия переросло в увлечение на краю одержимости, и произошло это не только благодаря работам Льебо, Бернхейма и их учеников[189], но и благодаря тому, что стало понятно – употребление модного термина «внушение» обеспечивает изрядную экономию в процессе мышления. Ныне никто не знает и не старается узнать, что такое внушение, откуда оно возникает и когда имеет место; достаточно того, что все неудобное в психической жизни можно именовать «внушением». Я не разделяю общепринятого сегодня мнения, будто детские утверждения, все без исключения, совершенно произвольны и не заслуживают доверия. В психическом вообще нет произвола как такового. Недостоверность в детских суждениях опирается на избыток воображения, а у взрослых – на преобладании предвзятостей и предрассудков. Что касается всего остального, даже ребенок не будет лгать без малейших к тому оснований, а в целом дети более склонны придерживаться правды, нежели взрослые. Будет крайне несправедливым по отношению к маленькому Гансу отмахиваться от всех его утверждений. Наоборот, в них вполне очевидно, где мальчик лукавит или старается что-либо скрыть, сопротивляясь давлению извне, где он во всем соглашается с отцом, не имея собственного мнения (эти отрывки нельзя считать доказательствами), и где он, освобожденный от всякого давления, разражается потоком сведений, которые отражают его ощущения и передают то, что до сих пор знал он один. Суждения взрослых не могут притязать на большую достоверность. Жаль, конечно, что никакое изложение психоанализа не способно воспроизвести впечатления, получаемые аналитиком в ходе работы; жаль также, что окончательная убежденность никогда не возникает в ходе чтения, что ее порождает лишь непосредственное участие в наблюдении. Но этот недостаток в равной степени присущ и психоанализу взрослых.

Родители описывают маленького Ганса как веселого и честного ребенка, и таковым он и должен быть, учитывая воспитание, получаемое от родителей, ведь из этого воспитания исключены обычные пороки нашей образовательной программы. До тех пор, пока Ганс в состоянии производить свои исследования в счастливой naivete, пока он не подозревает о возможных душевных конфликтах, мальчик ничего не скрывает, и наблюдения, сделанные до возникновения фобии, не вызывают ни малейших сомнений или возражений. Лишь после начала заболевания и во время психоанализа становятся очевидными несоответствия между тем, что он говорит, и тем, о чем он думает; отчасти причина заключается в том, что бессознательный материал, с которым он неспособен мгновенно справиться, навязывает, по сути, себя мальчику, а отчасти содержание его мыслей провоцируется смущением, обусловленным отношением к родителям. Я утверждаю совершенно беспристрастно, что указанные затруднения ничуть не превосходят собой схожие затруднения у взрослых.

Конечно, при анализе Гансу приходилось говорить много такого, чего он сам не умел сказать, приходилось внушать ему мысли, которые у него самого еще не успели появиться, а его внимание приходилось направлять в ту сторону, каковая виделась желательной отцу. Все это ослабляет доказательную силу анализа, однако подобным образом принято поступать при всяком психоанализе. Ведь психоанализ не является сугубо научным исследованием, это терапевтический прием, который сам по себе ничего не доказывает, который стремится только кое-что изменить. Каждый раз при анализе врач выдает пациенту (когда в большей, а когда и в меньшей степени) некие сознательные представления, посредством которых он оказывается в состоянии опознать и ухватить бессознательный материал. Бывают случаи, когда пациентам требуется большая поддержка, а в других она нужна меньше, однако без подобной поддержки излечение невозможно. Легкие расстройства, пожалуй, пациенты в силах преодолеть и самостоятельно, но вот неврозы им не подвластны, поскольку тут присутствует вторжение элемента, совершенно чуждого нашему «я». Чтобы осилить такой элемент, необходима сторонняя помощь, и только при наличии подобной помощи неврозы поддаются излечению. Если же в самой сути невроза